Каждый предмет в фильме, каждый участок кожи, по которому скользит камера, снят так, что чувствуется кончиками пальцев

Важно: Триер закончил монтаж на версии длиной 5 с половиной часов, после чего умыл руки – резать ее дальше они не поднимались. Люди, у которых руки поднялись, сократили ее до 4-х часов и выпустили в прокат двумя частями. Где-то – одновременно, у нас – почему-то с паузой в две недели. Вторую часть можно будет посмотреть только 6-го марта.

И еще один момент, который не совсем ясен из промо-материалов: Уиллем Дефо и Джейми Белл появятся только во второй части фильма. И так как первая часть посвящена молодости Джо, большую часть экранного времени ее играет не Шарлотта Генсбур, а соблазнительная двадцатитрехлетняя Стэйси Мартин. Это если кого волновало, что смотреть на откровенные сцены с Шарлоттой будет не так интересно. Если же наоборот, именно это вам и было интересно – придется ждать до второй части.

Теперьподробнее: Критики встретили картину очень тепло, сплошные «зеленые» рецензии. Но если открыть их, начинается странное: стройный хор одобрения расслаивается на абсолютно непохожие вокальные строчки. Каждый увидел в фильме что-то свое. Кто-то пишет, что герои Триера не могут насытиться жизнью, алчут ее, кто вспоминает фразу Джо «жизнь проходит в ожидании разрешения умереть». Кто-то считает Джо гиперчувствительной и обожающей секс, другие видят в ней человека, неспособного наслаждаться им вообще.

Джо оказалась запертой изнутри в этой уютной норе, неспособная на контакт с другими людьми, считающая любовь лишь сексом с примесью измены, а секс – лишь бегством от реальности

Но спорить с теми, кто увидел в фильме абсолютно другие вещи, не хочется, потому что все эти разные прочтения звучат в полифонии, складываются в один многослойный шедевр следующим числом в ряду Фибоначчи. Что увидите вы? Самый сексуальный фильм или самый асексуальный, самый вульгарный или же самый тонкий, холодно-интеллектуальный или иррационально-сенситивный? Так или иначе, равнодушным он вас не оставит.

Для меня самым примечательным в этом фильме стал не сюжет, не интимная атмосфера и не провокационная тема. А то, что он оказался самым аудио-тактильным фильмом, который я видел. Триер показал, как фильм может использовать звук в качестве основного инструмента для передачи атмосферы и тона, и как он, вместе с изображением, может передавать тактильные ощущения, запах и вкус. Каждый предмет в фильме, каждый участок кожи, по которому скользит камера, снят так, что чувствуется кончиками пальцев.

Важно понимать, что это кино не про секс – здесь просто не переводят камеру на занавески каждый раз, когда наступает постельная сцена. Это очень личный, тесный и тем самым – уютный фильм про внутренний мир. Про вибрацию стен этого мира, которой они отзываются на воздействие мира внешнего: на нежное дуновение ветра или тяжесть внезапного града.

Проблема в том, что это яркое достоинство фильма так тяжело описать… Вспомните, как в детстве забирались в чулан или в шкаф, сооружали замок из диванных подушек, пледов и простыней, чувствуя необходимость в Своем месте. Оно обязано было быть крохотным, чтобы маленькое сознание могло охватить его целиком и посметь признать своим. Дом не годился, комната не годилась, нужно было что-то маленькое и свое, тесное до ощущений объятия. Где можно закрыть глаза и ощутить мир теплым, мягким и познаваемым. А теперь вспомните, каким мир казался за пределами вашей крепости одиночества (сенсационное ощущение – Внешний мир. Внешний по отношению к чему-то внутреннему, мы ведь впервые пытаемся создать и нащупать границы себя): вот оттуда, из себя, мы смотрим на тонкую полоску света и на пыль, танцующую в этом луче. Мы слышим приглушенные звуки, некогда такие привычные и безликие, теперь они звучат загадочно и маняще… Для меня фильм стал возвращением как раз к этим, таким важным и таким определяющим ощущениям – ко взгляду изнутри, из своего слепленную на скорую руку из подушек и пледов мира. К по-новому услышанным звукам, к тактильным ощущениям шерсти, хлопка и теплого дерева, нащупанных в темноте. В своей темноте.

Отношение Джо к сексу крайне методичное, медицинское – внимательное, но отстраненное

Джо всю жизнь искала этот свой маленький мир, пыталась соткать его из рутины и привычных вещей: повторяемых раз за разом отцовских историй, бесконечных прогулок по одним и тем же тропинкам, из беспорядочного секса, которым как ватой можно на время заткнуть уши и забыть о стучащемся в тебя осознании бессмысленности сущего. Но в итоге Джо оказалась запертой изнутри в этой уютной норе, неспособная на контакт с другими людьми, считающая любовь лишь сексом с примесью измены, а секс – лишь бегством от реальности.

Этот фильм чрезвычайно интимен, но не в напрашивающемся в этом случае смысле. Не в плане откровенных сцен и исследования секса, а в плане чего-то внутри нас, о чем мы не говорим. Не потому, что это секрет или откровенная грязь, в которой стыдно признаться, а потому что сами зачастую не знаем об этом. Или просто не умеем делиться этой частью себя, настолько она первична и бесформенна, беззащитна и непонятна. Вот этой интимностью фильм полон настолько, что в какой-то момент накатывает дурманящая паника – прекрати, откуда ты знаешь столько обо мне?

Сложнее всего говорить о ключевом аспекте этой картины – о сексе. Не потому, что это такая табуированная тема, а потому что секс с одной стороны является визитной карточкой фильма, темой и материалом, он присутствует в каждой сцене и каждой фразе, то явно, то едва уловимо, а с другой – его вроде как нет, и фильм вроде как не о нем.

Конечно, это не порно, акцент тут явно не на половых актах, но это даже не эротика, потому что фильм не исследует чувственность и не поет гимн страсти как, например, фильмы Тинто Брасса. Он, наоборот, вымывает всю чувственность до ощущения равнодушия и онемения рецепторов, словно после наркоза, когда приходится бить себя, чтобы ощутить хотя бы легкое прикосновение. Наверное, поэтому так остро и ярко чувствуется та пушистая рыболовная приманка в руках, красота листьев ясеня и нежность шепота Джо – потому что они повисают в вакууме, в мире сенсорной депривации. И на чувственном безрыбье поражают как героиню, так и нас, увидевших ее глазами и почувствовавших все ее кожей. Очень толстой кожей.

Да, это Фон Триер, но Нимфоманка вышла, возможно, самым человечным его фильмом, развернутым лицом к зрителям. Дружелюбным даже

Наверное поэтому галерея пенисов крупным планом, которые героиня листает в памяти как гербарий или коллекцию бабочек, не вызывает смущения. Отношение Джо к сексу крайне методичное, медицинское – внимательное, но отстраненное. Смущение скорее вызовет сцена из Трансформеров, где Меган Фокс наклоняется над капотом Бамблби. Потому что единственная цель этой сцены – возбудить нас или, по крайней мере, дать представление о том, что чувствует персонаж Шайи. Здесь же, несмотря на то, что секс показан без купюр, сцена не пытается возбудить. Наоборот, Триер наполняет ее тем самым ощущением онемения рецепторов, неспособности чувствовать, соединиться с другим человеком. Поэтому было так важно показать секс максимально откровенно – чтобы мы почувствовали контраст. Мы видим все… и не чувствуем ничего. Ни стыда, ни отвращения, ни возбуждения, ни сопереживания.

Джо ненасытна не потому, что получает от секса так много, а наоборот, потому что не получает почти ничего, но все пытается восполнить качество количеством. Надеется, что если не выходит почувствовать контакт с одним конкретным человеком, то может получиться ощутить его с воображаемым партнером, виртуальной суммой, как в рядах Фибоначчи, всех предыдущих ее любовников.

Я могу представить себе целый ряд причин, по которым люди
не захотят идти на это в кинотеатр:

- Смотреть на гениталии во весь экран в обществе незнакомых людей может быть некомфортно.

- Это лишь половина фильма, вторую не посмотреть никак еще две недели.

- Вместо привычного дубляжа вы, скорее всего, попадете на сеанс с субтитрами.

- Спецэффектов и взрывов там все равно нет, тридэ нет – такое можно и дома посмотреть.

- Это же Фон Триер, он же сумасшедший, велик шанс, что фильм выйдет непонятным, а то и вовсе отталкивающим.

Я понимаю эти опасения и, несмотря на них, осторожно советую преодолеть сомнения и сходить. Откровенные сцены есть, но ощущения грязи, порно и вульгарности – нет. Незаконченность фильма не так давит на душу, как в недавних частях Хоббитах, обрывающихся ни на чем. Сеанс без перевода – это плюс, а не минус, потому что эти голоса и работу звукооператора важно услышать без ватной нашлепки дубляжа. Красота кино – не в спецэффектах, объемность картинки – не в тридэ, а в талантливости дуэта режиссера и оператора. Операторская работа, к слову, изумительна, она еще раз показывает сколь многое можно передать обычной качающейся ручной камерой, с помощью выверенной композиции и хирургически точно обозначенных границ кадра – на экране ровно то, что нужно для истории, ни убавить, ни прибавить. Как только Триеру начинает мешать цвет – он его выкидывает, делая один одну из глав полностью черно-белой.

Исключительность этого произведения полностью можно оценить только в кинотеатре. Всмотреться в игру пространств сумасшедшего многомерного переулка в начале фильма, задержать дыхание на крупном плане рыболовной приманки (она так чувствуется в руках, что щекочет пальцы) и сосредоточиться на ритмичном шепоте героев. Даже если не понимаете ни слова по-английски (может, так будет даже лучше).

Да, это Фон Триер, но Нимфоманка вышла, возможно, самым человечным его фильмом, развернутым лицом к зрителям. Дружелюбным даже. Тем самым, который может сделать пункт «это Фон Триер» не поводом засомневаться, а признаком фильмов must see.

Послевкусие: я жду начала проката второй части, но даже еще больше – релиза режиссерской версии. Мне хочется посмотреть на Нимфоманку такую, какой ее видел Триер. Слишком уж тонкая архитектура, многое передается намеками и полутонами, а значит, многие смыслы могли просто пропасть при чужом монтаже.

Александр Трофимов